Фаусек Виктор Андреевич - профессор зоологии, родился в 1861 г. Учился в гимназии сначала в Москве, потом в Харькове, где и окончил курс в 1879 г. В 1881 г. Фаусек поступил в Харьковский университет на естественное отделение физико-математического факультета, но курс окончил в 1885 г. в Санкт-Петербургском университете, куда он перешел в 1884 г. По окончании курса Фаусек работал в зоологическом кабинете у профессора Н.П. Вагнера . В 1891 г. защищал диссертацию на степень магистра зоологии. Летом 1886 г. Фаусек ездил в Ставропольскую губернию, причем получил субсидию от географического общества, для зоологических экскурсий.

Летом 1888 и 1889 г., на средства петербургского общества естествоиспытателей и географического общества, совершил 2 поездки на север. Во время первой он занимался на Соловецкой биологической станции, во вторую был на Мурмане и Кандалакшской губе. В 1889 г. В.А. Фаусек изучал оз. Могильное и обнаружил в юго-восточной части этого водоема морскую фауну и флору... По просьбе Фаусека, колонистом Эриксеном за полчаса на крючок было поймано 16 экземпляров трески из озера. B.A. Фаусек отнес оз. Могильное к числу реликтовых озер, образовавшихся , в силу отрицательного движения береговой линии. Влияния морских приливов и отливов на уровень воды в озере он не заметил, но допускал возможность просачивания морской воды через перемычку, что и подтвердилось позднее.
 В 1895 и 1896 г. В.А. Фаусек командирован за границу и работал на Неаполитанской зоологической станции, в 1898 г. получил степень доктора зоологии в Московском университете. В 1892 - 1894 г. читал лекции, в качестве приват-доцента, в Санкт-Петербургском университете, с 1897 г. состоит профессором на высших женских курсах и в женском медицинском институте. В 1903 и 1904 годах совершил по поручению Императорского Русского Географического Общества две поездки в Закаспийскую область с целью биологических исследований. В сентября 1905 года, после введения автономии, избран директором СПб. высших женских курсов.
По результатам поездки на север, Виктор Андреевич написал отчет, который по стилю изложения больше похож на документальную повесть. Одна из частей его повести «На далеком севере...» называется «Остров Кильдин»:

Остров Кильдин

У меня было разрешение пользоваться для переездов по океану рейсами административного парохода "Мурман", маленького пароходика, находящегося в распоряжении местного исправника, который обязан все лето, в течение производства рыбных промыслов, разъезжать на нем вдоль северного берега Кольского полуострова. Это разрешение мне очень пригодилось: почтовый пароход делает здесь всего два рейса в месяц; наем парусного суднишка (промысловой "шняки" нли "ёлы") стоит дорого и был бы мне не по средствам, да и плавание на них сопряжено всегда с затруднениями. На пароходе же "Мурман" мне удалось посетить целый ряд пунктов побережья, в которые иначе мне наверное не удалось бы попасть.
Этот пароход и перевез меня 8 июля с китобойного завода верст на шестьдесят к востоку, на Кильдин, большой и высокий остров к востоку от Кольской губы. Самый большой из островов Мурманского побережья, верст 15 в длину, Кильдин в то же время одно из самых красивых мест, виденных мною на Кольском полуострове. Он достигает значительной высоты, футов в 600, но эти 600 фут., не надо забывать, подымаются прямо над морем и поэтому производят более сильное впечатление, чем горы, абсолютная высота которых гораздо больше, но медленно подымающиеся на материке. На запад эта гора падает к морю крутым, почти отвесным обрывом, с огромною осыпью у основания; когда пароход входит в пролив, отделяющий остров от материка, крутой и гордый профиль этого обрыва резко выступает на небосклоне; суровый утес с дерзким упорством смотрит на океан, лежащий далеко внизу у его ног, на бессильный океан, который столько лет напрасно бьется об его каменную грудь. К востоку остров постепенно понижается, представляя из себя высокую и пустынную равнину; деревьев на нем, конечно, нет, но южный склон острова во многих местах покрыт густой зеленой травой. Вместо гранита, образующего горы Лапландии, Кильдин сложен из других пород, песчаника и глинистого сланца, аспидно-серого цвета; слои этого сланца выступают на крутых уступах берега.

В самом начале этого столетия на Кильдине было рыбацкое становище, основанное Соловецким монастырем, но его сожгли в 1809 году англичане, обидевшись на "континентальную систему", и остров надолго превратился в пустыню. Теперь на всем этом пятнадцативерстном пространстве существует одно только человеческое жилище - изба колониста, поселившегося несколько лет тому назад на восточном конце острова, на берегу маленькой бухточки Кильдинского пролива, около мыса Могильного. В этой бухточке остановился пароход "Мурман" и высадил меня на берег.
Первое, что я встретил на берегу, выйдя из лодки, было три белых медведя. Так и следует, конечно, при путешествии по Ледовитому океану; впрочем, они были в клетках. Это были несчастные жертвы кораблекрушения; их, уроженцев Новой Земли, прошлой осенью отправили из Архангельска на парусной шкуне в Петербург на продажу, должно быть. У берегов Кильдина шкуна разбилась, но медведи, застрахованные, по рассказам, в 1500 рублей, спаслись, и дальнейшую заботу об них взяло на себя страховое общество. Норвежцу-колонисту поручили надзор за ними в течение лета, с тем, чтобы осенью снова снарядить их в путь. В тесных дорожных клетках, рассчитанных на короткое время переезда, им, несчастным, пришлось провести целый год, и они, по-видимому, очень страдали. Я долго наблюдал их потом; один из них особенно томился: с мучительным однообразием делал он в своей клетке, по целым часам, два шага вперед, два назад, мотая в такт головой, и жалобно ворчал. А у самых ног его плескалось родное море, и со всех сторон за своей толстой решеткой он видел милую ему северную пустыню. Норвежец заботливо ходил за ними, поливал их водой, кормил свежей рыбой и специально для них испеченным хлебом.
Если прибавить еще, что в другой клетке около дома сидела пара маленьких песцов, и у колониста было стадо северных оленей, то вы увидите, что я очутился в довольно полярном обществе.
Этот норвежец, как я сказал уже, составлял единственное население всего большого острова, - не совсем, однако, единственное: у него была жена и 12 человек детей. При мне, впрочем, не все были в сборе, и налицо было человек 10 - 11; я до конца моего пребывания не сумел их точно пересчитать. Старший сын был уже взрослый, работник и помощник отца; младший ребенок сосал грудь матери. Отец же всего семейства был пожилой человек, белокурый, без седых волос, здоровенный мужичина, достойный потомок норманнов. (О жизнисемьи Эриксен на Кильдине рассказывает страница "Кильдинский король Юхан Эриксен" - ДК)
В тот день, когда я высадился на острове, - это было уже перед вечером, - отца и сыновей не было дома, в доме копошилась мелюзга, а из взрослых были налицо только две дочери; "две белокурые, две стройные сестрицы" (не очень, впрочем, стройные), лет 18 - 20. К величайшему моему сожалению, две сестрицы ничего не понимали по-русски. В числе матросов, переносивших мои вещи с "Мурмана", был один, говоривший по-норвежски; он объяснил сестрицам мои намерения, что я проживу у них в доме три дня, для нужных мне целей; чтобы они меня поили и кормили, что я за все заплачу, а через три дня за мной вновь придет пароход, и я уеду. Девицы приняли это к сведению и стушевались; мне пришлось вместе с моим проводником самому осмотреть их дом и выбрать себе каморку, где я мог, не особенно стесняя моих хозяев, разобрать свои вещи и заниматься.
Пароход ушел, девицы провалились сквозь землю, отец их не показывался. Уже вечерело; я пошел предварительно походить по острову и взглянуть на озеро, которое меня здесь интересовало. Когда я уже вечером вернулся домой, одна из сестриц вошла в мою каморку, остановилась в дверях и конфузливо произнесла: "комене спис", или что-то подобное, потому что я, должно быть, перевираю. Я обернулся и посмотрел на нее с недоумением. "Комене спис", повторила она, улыбаясь. "Спишь?" переспросил я, не разобравши. "Я буду спать здесь, в этой комнате", и показал ей где. Девица отрицательно покачала головой и повторила то же самое. Спички? - подумал я, и дал ей спички. Смеется, качает головой и твердит свое. Насилу я догадался, что она зовет меня ужинать, есть. Я поблагодарил ее и сумел подобающими жестами объяснить, что прошу только самовар для чая.

На другой день эти словесные бедствия продолжались. Их отец знал по-русски немного больше своих дочерей, какой-нибудь десяток слов: треска, рубль, море, хлеб. А мне на беду его услуги было очень нужны. Три дня я оказался лишенным возможности пользоваться величайшим даром Божиим - членораздельной речью, и вынужден был объясняться с людьми, как Робинзон с Пятницей, при помощи выразительных жестикуляций. Жестами я показывал, что хочу умываться или прошу воды напиться; только собираясь обедать, я умел уже сказать: "ну, теперь пора спис", к полному удовольствию моих хозяев. Мало-помалу я дошел в мимике почти до совершенства Цукки, и мог изящными и целесообразными жестами выражать самые сложные мысли, вроде, например: "дайте мне простокваши". Впрочем, простокваши мне все-таки не дали (может быть, ее не было?). Это было очень забавно; но когда мне пришлось прибегать к помощи моего хозяина для драгирования, невозможность как следует объяснить ему, чего я хочу, оказалась довольно неудобной.

На Кильдин меня привлекло собственно вот какое обстоятельство.
В 1887 году С. М. Герценштейн добыл из одного небольшого озера на острове Кильдине треску, рыбу, как известно, исключительно морскую, никогда не встречающуюся ни в реках, ни в озерах; об этой замечательной находке им тогда же было сделано сообщение в одном из заседаний петербургского общества естествоиспытателей.
На берегу озера он нашел много пустых створок морских моллюсков, тоже, следовательно, некогда в нем живших. Попытки драгировать оказались очень затруднительными и неудачными; не было порядочной лодки, и приходилось, закинувши драгу в воду, вытаскивать ее к берегу; она приходила при этом битком набитая густым, трудно промывающимся, богатым гнилью илом, в котором не было ничего живого; попадались пустые раковины морских опять-таки моллюсков. Нахождение в озере трески и остатки морских моллюсков заставляли думать, что оно морского происхождения, составляло некогда часть моря и затем, в силу каких-нибудь причин, отделилось от моря и опреснело; морская фауна при этом вымерла, а треска приспособилась к новым условиям жизни и уцелела, Действительно, вода из этого озера, пресная на вкус и годная для питья, посланная С. М. Герценштейном для анализа в Дерпт, к профессору К. Шмидту, оказалась, по процентному содержанию солей, водою соседнего Ледовитого океана, лишь разбавленною в 13 раз пресною (снеговою, дождевою, ключевою); соленость соответствовала приблизительно солености Балтийского моря в устье больших рек, например Финского залива при впадении Невы, верст 10 к востоку от Кронштадта.
Когда я готовился к поездке на Мурман, С. М. Герценштейн просил меня, если мне придется побывать на Кильдине, привезти ему еще экземпляров трески из открытого им озера и настоятельно рекомендовал повторить его неудачные попытки драгировать. Я послушался его, и не напрасно.
Отыскать это озеро по данным мне указаниям было нетрудно. Оно находилось от избы колониста в расстоянии около версты, в небольшой, но довольно глубокой и отовсюду замкнутой котловине, очень близко от моря (в самом близком месте, вероятно всего в нескольких десятках саженей), но отделенное от него высоким и крутым каменным валом, сложенным из крупных валунов. Северный берег озера был плоский, низменный, и к нему прилегала небольшая, кочковатая, поросшая мхом и травой, мочежинка, из которой медленно сочился и тоненькими струйками бежал в озеро небольшой, едва заметный родничок. Дно озера около берега было в этом месте очень мелкое, песчаное, и повсюду на дне, на берегу и частью даже на пространстве, поросшем болотной травой, в толще кочек, лежало множество осколков и цельных пустых раковин, согласно описанию С. М. Герценштейна. Эти остатки раковин указывали на уменьшение, усыхание того водяного бассейна, в котором они жили.
С остальных сторон берега были круче, а дно около берега глубже. И первое, что мне бросилось в глаза при виде этого озера - был морской цвет его воды. Во всех северных озерах, которые мне приходилось видеть, не исключая Ладожского и Онежского, вода мутная, малопрозрачная и ржаво-желтого оттенка, как вода болот, из которых она собирается, и в Белом море, принимающем в себя массу рек, все еще мутная и желтая вода, темно-бурая, если смотреть, напр., с борта парохода. Напротив, вода Ледовитого океана очень прозрачная и зеленая; в защищенных бухтах с скалистыми берегами даже довольно яркого колорита. Вода Кильдинского озера казалась также зеленою, как в океане (особенно когда я потом плавал по нему в лодке) и была несравненно прозрачнее воды в обыкновенных озерах. Я мог в нем видеть треску, когда она проплывала в довольно далеком расстоянии от берега; этим путем и было впервые обнаружено ее присутствие в озере норвежцем-колонистом: он видел рыбу с берега и застрелил одну штуку из ружья. От норвежца узнал об этом С. М. Герценштейн.
Прежде всего я принялся исполнять поручение С. М. Герценштейна, добывать ему треску. Норвежец с одним из своих сыновей перетащил в озеро с берега моря, через разделяющий их каменный вал, небольшую лодчонку, в которой едва могли поместиться три человека, и стал ловить рыбу "на поддев", при помощи подвязанного к нити крючка, без всякой приманки, лишь с подвешенной блестящей оловянной фигуркой вроде рыбки. Нитью потряхивают в воде, и жадная треска бросается на оловянную приманку; таким способом норвежец в каких-нибудь полчаса поймал мне шестнадцать штук хорошей трески; следовательно, ее в озере живет не мало. Два менее крупных экземпляра я положил в спирт; у нескольких я вскрыл желудок, чтобы посмотреть, чем питается в озере эта хищная рыба. У всех желудок оказался битком набитым мелкими рачками-бокоплавами (Gammarus).
После этого я принялся драгировать, при помощи, конечно, все того же норвежского семейства. Лодочка, перетащенная в озеро, оказалась слишком мала, чтобы можно было в нее втаскивать драги, и пришлось поступать следующим образом: драга на лодке завозилась как можно дальше в озеро, бросалась на дно, затем норвежцы возвращались на берег и тащили уже с него драгу. Работали отец с двумя сыновьями, а на берегу кишели маленькие норвеженки.
Долго я получал такие же результаты, как и Герценштейн: драга приходила полная вязкого, гнилого и вонючего ила и не приносила ничего живого; изредка попадались пустые раковины морских моллюсков. Но вдруг я совершенно случайно натолкнулся на такой уголок озера, куда Герценштейну не посчастливилось попасть и в котором оказались любопытнейшие вещи.
Мало-помалу, переходя с нашей дрогой с одного места берега (озеро имело около версты в длину) на другое, мы попали в самый восточный угол его, с крутыми и каменистыми берегами, по которым было довольно затруднительно ходить, особенно с драгой и посудой. Здесь грунт озера оказался совершенно другой: именно, вместо ила, все дно было покрыто крупными и мелкими камнями, почти без примеси землистых частиц; и вот, неожиданно, на одном из вытащенных камней я увидел плотно сидящий на нем, розового цвета, маленький, молодой экземпляр хорошо мне знакомой по виду северной асцидии, вероятно, вида Styela rustica. Первое добытое мною из озера живое существо было настоящее, типичное морское животное, никогда не живущее в пресной воде! Можете себе представить мое удивление и радость при такой неожиданной находке! Я принялся теперь тащить из озера одну драгу за другой; всякий раз она приходила с полным мешком каменьев, немилосердно рвавших сеть, а между этими камнями и, главным образом, на них оказалась хотя и довольно скудная, но настоящая морская фауна. На камнях неподвижно сидели асцидии двух или трех видов, из которых особенно многочисленны были розовые, молодые экземпляры той, которую я добыл прежде всего; были и довольно крупные экземпляры, - многие, к сожалению, сильно помятые камнями. Вместе с ними сидели многочисленные, мелкие, желтенькие актинии. Попалась одна маленькая морская звездочка, с поломанными и вновь отрастающими лучами. Два вида морских моллюсков - теперь уже живые, а не мертвые, черви-полихеты и мелкие губки дополняли коллекцию. На камнях росли красные морские водоросли-багрянки. Захудалая, бедная видами и особями, вымирающая, но настоящая морская фауна.
Не было никакого сомнения, что в озере должна была быть соленая, морская вода, что оно не пресноводное; такая полная коллекция морских форм - и еще каких: звезд-асцидий! - не могла приспособиться к жизни в пресной воде, как это можно было бы допустить для трески. Между тем вода, зачерпнутая с поверхности озера, была несомненно пресная: в ней был некоторый неприятный привкус, слегка слышная солоноватость, но пить ее можно было свободно. Следовательно, этот поверхностный слой пресной воды прикрывал собою толщи другой воды, морской, соленой; чтобы убедиться в этом, надо было достать воды со дна, не смешивая этой пробы с водою поверхностного слоя. Но как это сделать?
Со мною не было батометра, прибора, служащего для этой цели и состоящего из цилиндрической трубочки с клапанами, так устроенными, что они свободно пропускают воду в трубочку, когда батометр идет вниз, и крепко захлопываются при вытаскивании инструмента, так что вода, вошедшая в него на известной глубине, уже не может выйти или смешаться с водою вышележащих слоев. Надо было придумать что-нибудь подобное. С изобретательностью, достойною Эдиссона, я приспособил к этому делу мой большой медный чайник для кипячения воды. Крепко надевши на него крышку, я привязал его за ручку к веревке, и к этой же ручке привязал тяжелый груз в виде большого камня; в таком виде я его бросил из лодки в воду, держа в руках только конец веревки, к которой он был привязан. Так как груз был привязан к ручке, то чайник повернулся дном вверх и быстро пошел ко дну; в этом положении горлышко его смотрело вниз, и следовательно, при быстром падении чайника, воздух из него не мог выйти и не пускал в него воду. На глубине около шести сажен, близко от дна, я остановил чайник за веревку и стал его сильно встряхивать: воздух выходил из него большими пузырями и он наполнялся водой. Когда пузыри перестали выходить, что указывало на полноту чайника, я вытащил его как можно скорее. Так как веревка была привязана за ручку, то чайник повернулся теперь крышкой вверх, и горлышко его смотрело также вверх: наполненное водою, оно не могло, при его быстром прохождении, дать место воде верхних слоев, и чайник должен был принести мне воду с той глубины, на которой она была зачерпнута. Вода оказалась действительно морская, соленая; я попробовал ее и должен был выплюнуть; дал попробовать норвежцу, и он, к полному моему удовольствию, также выплюнул.
Вот каково было, следовательно, решение задачи: треска жила не в пресноводном озере, а в своей родной сфере, в морской воде; вместе с нею жили здесь и другие морские животные. Соленая морская вода была только прикрыта поверхностным слоем пресной; этим объяснялись и прозрачность, и морской цвет воды в озере. Как же могло образоваться подобное явление?

Очевидно, Кильдинское озеро представляло из себя в древности участок моря, сообщалось с морем, и лишь впоследствии, отделившись от него в силу каких-либо причин, превратилось в замкнутый бассейн; в озеро. Такие озера, образовавшиеся путем отделения известных котловин или впадин от моря, называются "остаточными", "Reliktenseen"; они могут быть солеными или пресными; последнее бывает чаще, и именно тогда, когда озеро имеет выход, исток в море; атмосферные осадки питают озеро (прямо или косвенно), а выбегающий из него исток мало-помалу уносит все морские соли и превращает первоначальный морской участок в пресноводный бассейн; но и в таких пресноводных озерах уживают иногда, приспособившись к перемене среды, некоторые морские организмы, и именно нахождение последних в разных озерах Швеции и России дало таким озерам их название "Reliktenseen" и послужило толчком к их исследованию. Впрочем, этот последний критерий для определения способа происхождения озера, т.е. нахождение в нем некоторых морских форм, оказался недостаточным; при ближайшем исследовании оказалось, что к числу найденных в озерах морских животных принадлежат, по большей части, легко подвижные, быстро плавающие животные - рыбы и ракообразные, встречающиеся затем иногда и в озерах, несомненно неморского происхождения; в таких случаях необходимо допустить позднейшее переселение этих форм из моря в озеро. В Ладожском озере живет морской тюлень, небольшой морской рачок Idothea entomon, о котором я упоминал уже раньше, и некоторые другие организмы, также, по-видимому, морского происхождения; из этого выводили заключение, что как Ладожское, так и Онежское озера представляют из себя "Reliktenseen", следы некогда бывшего соединения Балтийского моря с Белым. Но геологических данных в пользу этого соединения не оказалось никаких; на всем протяжении, покрытом большими озерами Олонецкой губернии и Финляндии, нигде не были найдены новейшие морские отложения, и, по мнению геологов, нет никаких оснований думать, чтобы в один из новейших геологических периодов это пространство было покрыто морем.
Способы образования остаточных озер могут быть различны; часто море само является здесь главным действующим агентом. Из намывного материала возводятся у берегов новые участки суши работою самого моря, его прибоя и течений или при участии впадающих рек; эти вновь возникшие участки суши, отмели, косы и т. д. отделяют, в свою очередь, небольшие участки моря и превращают их в прибрежные озера. Так образовались, напр., многие "лиманы" южной России, по берегам Черного моря. Участок берега между озером и морем образован в таких случаях из рыхлого, наносного материала; часто озеро остается в соединении с морем, постоянном или временном, а тогда состав вод в нем бывает подвержен сильным колебаниям.
Но самый важный и имеющий наиболее широкое действие способ образования "остаточных" озер является как результат тех медленных геологических изменений очертания материков, в силу которых пространства, некогда представлявшие из себя дно моря, превращаются в сушу, - изменений, которые одни геологи объясняют "вековым поднятием" суши, а другие, более осторожные, не предрешая его причин, определяют индифферентным термином "отрицательного движения берега". Когда берег поднимается, а море удаляется от берегов и дно его осушается, тогда впадины и котловины морского дна, отделившись от моря и поднявшись выше его уровня, превращаются в озера и - если они имеют исток - опресневают. Так должны были образоваться, напр., озера Швеции и Норвегии, лежащие ниже того уровня, которого достигало здесь море, как ясно указывают остатки морских раковин в ледниковый и послеледниковый период.
Что касается Кильдинского озера, его происхождение не могло быть приписано первому способу - работе самого моря. Хотя оно лежит очень близко от моря, в расстоянии - в ближайшем месте - всего несколько десятков сажен, но отделено от него крутым и высоким валом, который не мог быть намыт морем. Вал этот густо покрыт травой, но кой-где, где он обнажается от растительности, видно, что он сложен из отдельных, очень больших камней - валунов. Это не песчаная, прибрежная дюна, не коса, а сплошной каменный вал; таким валом море не могло загородить ту глубокую котловину, в которой лежит озеро. Для объяснения его образования нужно прибегнуть ко второму способу - к отрицательному движению берега.
И действительно, следы этого движения выражены во многих местах на Мурманском берегу с чрезвычайною ясностью. В Еретике, над самым берегом моря, поднимается песчаный обрыв, весь битком набитый остатками морских животных, и поныне живущих у его берегов. Положение этих остатков в песке показывает, что они именно жили когда-то на этом самом месте и оставались спокойно лежать на дне, прикрываясь накопляющимся наносом, а не были, напр., намыты морем. Раковины двустворчатых моллюсков сохранились с обеими своими створками, в естественном положении; известковые скорлупки морских ежей лежат в песке совершенно цельные, окруженные отпавшими иглами; к сожалению, они были так хрупки, что ломались при прикосновении и вынуть их из песку, не поломавши, оказалось чрезвычайно трудно; после долгой возни мне удалось выделить, с чрезвычайною осторожностью, цельными только две или три скорлупки. Положение всех этих остатков в песке было хорошо видно, так как песчаный бугор был раскопан и образовал искусственный, крутой разрез; отсюда брали песок при постройках на заводе, и раковины, осколками которых была усыпана крутая дорожка к дому капитана, жили в прибрежном море тысячи лет тому назад. Виды, найденные в этом песке, оказались, за весьма немногими исключениями, все видами, и ныне живущими у Мурманского берега; следовательно, море, в котором они жили, не должно было резко отличаться по температуре и другим физическим условиям от современного моря, и нет данных думать, чтобы климат в то время был здесь холоднее нынешнего. И по своему положению, и по составу фауны, песок этот относится к образованиям новейшим, послеледниковым, как и соответственные ему отложения Норвегии.
И на самом острове Кильдине, в окрестностях озера, следы древнего моря видны с чрезвычайною ясностью. Они выражены здесь в виде так называемых террас, повторяющихся береговых уступов с крутыми обрывами; на самом берегу моря, над чертою прилива, возвышается крутой откос, в несколько сажен высоты, сложенный из сплошных валунов; когда поднимешься на него, попадаешь на плоскую, слегка покатую к морю равнину, которая в полуверсте от берега вновь упирается в каменный обрыв, совершенно подобный прибрежному; сложенный из круглых камней и не поросший травой, он издали кажется каким-то искусственным сооружением, вроде булыжной набережной. Это и есть древний береговой уступ, у подножия которого когда-то плескалось море. Таких береговых террас здесь можно проследить, поднимаясь в гору, три или четыре одна над другой; они обозначают уровень моря в разное время.
У подножия берегового обрыва, особенно около самой избы колониста, берег усеян бесчисленным количеством голышей, очень интересной формы. Это - осколки породы, из которой сложен остров, песчаника и глинистого сланца, имеющие вид плоских дощечек, дисков, величиною с блюдечко, только овальных и удивительно обработанных действием морского прибоя. Они обточены как на станке: малейшие неровности и выпуклости срезаны, форма придана чрезвычайно правильная и вся поверхность камня матово обшлифована. Только одна сила в природе может так правильно обтачивать камни: работа воды, трение камней друг о друга от действия волнения и прибоя. На вершине острова поверхность слагающей его породы также покрыта многочисленными осколками, отделившимися от выветривания, под влиянием атмосферных деятелей: осколки эти, конечно, не носят никаких признаков обработки водой и по своим острым ребрам и углам сразу резко отличаются от прибрежных голышей. Но от берега моря можно отойти в глубь острова на версту и более, подымаясь до известной высоты в гору, и на всем этом пространстве поверхность земли покрыта не остроугольными обломками, продуктами выветривания, а превосходно обточенными действием морского прибоя голышами. Они поросли лишаями, но нисколько не отличаются, ни по форме, ни по общему виду, от голышей, и теперь лежащих на берегу; лишь дальше, при постепенном поднятии в гору, они становятся понемногу все разрушеннее и разрушеннее. Эти голыши тоже обточены морем, и в свое время все лежали на берегу, в полосе прибоя. Вертикальное распространение их на острове, вероятно, могло бы нам показать с удовлетворительною точностью границу древнего распространения моря.

Образование Кильдинского озера находится в тесной связи с этими геологическими процессами; оно лежит на площади первой береговой террасы; когда ее поверхность выступила из-под воды, морская вода осталась в глубокой котловине; каменный вал, бывший раньше подводным рифом, выступил над уровнем воды, отделил котловину от моря и превратил ее в озеро. Множество прибрежных, лежащих не очень высоко над морем, озер Норвегии и Кольского полуострова должны были образоваться таким образом; но у Кильдинского озера оказались некоторые замечательные особенности. Оно наглухо отделено от моря; никогда, ни в какую погоду, ни при каком волнении, прилив океана не может подниматься так далеко, чтобы проникнуть за каменный вал; истока из озера тоже нет, ни малейшего ручья не вытекает из него; от этого оно не могло опреснеть, как все другие озера, его родные братья по происхождению. В другом климате оно, вероятно, вскоре высохло бы; но здесь, в климате сыром и холодном, где озеро большую часть года хранится под льдом, уже одной атмосферной воды в виде дождя и снега было бы достаточно, вероятно, чтобы долгое время поддерживать его уровень in statu quo; к этому присоединилось еще другое, благоприятное для его сохранения, обстоятельство. С севера к нему прилегает, как я сказал уже, маленькая мочежинка, из которой едва заметно сочится струйка воды в озеро; пресная вода легче соленой; от этого притекающая болотная водица ровным слоем, как слой масла, распространяется по всей поверхности озерка, прикрывая и маскируя собою лежащие под нею тяжелые слои соленой морской воды. По мере того, как эта пресная вода частью смешивается с соленой, частью испаряется, ее убыль пополняется новым притоком из мочежинки; так должно было установиться известного рода подвижное равновесие. Если мы представим себе, что приток пресной воды внезапно прекратится, тогда пресные, поверхностные слои (до первого дождя) перемешаются с нижележащими солеными, и озеро начнет, вероятно, более или менее усыхать (оно и теперь, в конце концов, все-таки медленно усыхает); если бы приток пресной воды стал увеличиваться, тогда поднялся бы уровень воды в озере, и оно нашло бы себе исток в море, который мало-помалу вынес бы из него все избытки солей. При данном же положении дел приток воды, вероятно, как раз достаточен, чтобы компенсировать испарение; вечно возобновляющийся слой пресной воды не успевает перемещаться с соленой и покрывает ее постоянным защитительным покровом, как слоем масла. Выходит парадоксальный на вид факт: в одном и том же озере две воды, соленая и пресная, которые никак не могут перемешаться. Внизу живут морские животные, а поверхностную воду можно пить. И здесь, по-видимому, прохождение морских животных при драгировании через верхние слои пресной воды действовало на них губительно: по крайней мере относительно звездочки, которую я добыл, совершенно живой на вид, я никак не мог убедиться, живая она или мертвая.
Я не могу, конечно, сказать, постоянно ли такое состояние воды в Кильдинском озере, всегда ли оно прикрыто пресной водой, или это может меняться в течение года. Замечу только, что как Герценштейн, так и я были здесь в самое теплое время, в июле; со времени моего приезда на Мурманский берег стояла очень хорошая погода, и не было ни одного мало-мальски значительного дождя; следовательно, испарение воды в озере должно было, вероятно, достигнуть своего максимума и диффузия соленой воды увеличиться. Тем не менее, поверхностная вода была пресная; в дождливое время она, конечно, не становится солонее. Может быть, зимой, когда озеро покрывается толстым слоем льда, непосредственно под ним лежит соленая вода.
Может возникнуть предположение, что озеро находится в подземном сообщении с морем, при посредстве каких-нибудь пещер или трещин в коренной породе. Но на берегу Кильдина прилив океана достигает десяти футов, более сажени; если бы озеро находилось в сообщении с морем, и его уровень должен был бы колебаться в зависимости от прилива и отлива. Между тем в течение трех дней моего пребывания на острове я несколько раз в день по сделанным значкам наблюдал уровень озера, и не мог найти в нем никаких заметных для глаз колебаний.
Все это очень любопытно; конечно; но всего интереснее в этом замечательном озере его удивительная фауна. Сколько веков существует она здесь в таких неестественных условиях! Она вымирает, конечно; уже большая часть дна озера затянулась гнилым илом, задушившим все живое; из раковин, покрывающих его дно и берега, теперь в нем едва-едва живут два вида; но все-таки, в том уголке, где каменистый грунт дал более сносные условия существования, живут еще морские беспозвоночные, а по всему озеру свободно плавает морская рыба (норвежцы говорили Герценштейну, что кроме трески в нем есть и камбала; этого не удалось проверить; я никак не мог уговорить норвежца ловить здесь рыбу сетью; ему видимо не хотелось этого, и он наотрез отказывался меня понимать). И какие еще беспозвоночные! до сих пор еще, насколько мне известно, ни асцидии, ни морские звезды ни разу не были найдены в бассейнах, совершенно наглухо отделенных от моря. В этом отношении Кильдинское озеро - единственное в своем роде. Самые условия жизни здесь этой "остаточной" фауны в высшей степени любопытны для изучения; уже одно то, что многие из этих морских животных (асцидии, звезды, черви) размножаются путем свободно плавающих, пелагических личинок, плавающих обыкновенно на поверхности воды; а здесь поверхностная вода пресная; а пресная вода для них яд. Как же они живут?
Три дня, проведенные на Кильдине, благодаря этому озеру, останутся для меня навсегда приятным воспоминанием. Но и помимо озера здесь было хорошо. Все эти дни погода стояла очень хорошая; термометр показывал градусов 17 в тени; когда поднимался легкий северный ветерок, он давал себя чувствовать и на солнце - ведь он дует здесь непосредственно с полюса; но в затишье было тепло, как у нас в хорошие весенние дни. С вершины береговых террас виден был спокойный океан, уходивший в безграничную даль на севере, и в тихое время повсюду гладь океана пестрела разбросанными пятнами белых парусов - это были шняки промышленников, ловивших треску. Море здесь, когда смирно, очень хорошо. Шум его раздается непрерывно, и при совершенно тихой погоде; можно углубиться в остров на версту и более, и воздух все же насыщен звуками океана; этот превосходный шум - настоящая музыка. На берегу море каменными буквами пишет свою историю: сколько тысячелетий прошло с тех пор, когда оно, с тем же однообразным шумом, обмывало подошву одной из береговых террас Кильдина! Сколько лет этим собственноручным надписям моря? У нас нет масштаба для измерения геологических промежутков времени.

Здесь, на севере, и органическая жизнь уходит больше в море; на вершине острова тянется плоская каменная равнина, пустынная, поросшая скудной травой, а море кишит живыми существами. Во время отлива (высота прилива здесь очень велика, больше сажени вертикального расстояния) вода отходит, и к берегу, покрытому грудой валунов и галек, присоединяется длинная полоса водорослей, целая масса огромных желтых ламинарий. Чрезвычайное богатство моря беспозвоночными животными дает возможность жить миллионам рыб и крупнейшим млекопитающим земного шара, китам. И только из-за моря и морских промыслов живет здесь и человек.

В те дни, какие я прожил на острове, мой норвежец никуда не ездил на промысел, а ловил рыбу с берега у самого своего дома. Любопытно было видеть, как они тянули тоню всей семьей; за один конец невода тянул один сын при помощи ворота; за веревку другого конца держалась чуть не вся семья, от стара до мала, отец, да сын, да две дочери, да еще сын, и т.д., точно репку тянули, как в детской сказке. Меньшие отпрыски копошились тут же на берегу. Сеть приносила немалое количество больших камбал, похожих на плоские, ромбические дощечки. Трепещущую, скользкую рыбу ударяли палкой с острым гвоздем и, безжалостно наткнувши на гвоздь, отбрасывали далеко на берег. Изредка между обыкновенной камбалой попадался крупный, ценный палтус.
Рыбная ловля, особенно лов трески - это жизненный нерв Мурмана. Только для него периодически являются сюда люди; я рассказывал уже, как промышленники в конце зимы переходят пешком Кольский полуостров, направляясь в мурманские становища. Другие плывут в жалких шняках из прибрежных поселений Белого моря, без карт, с плохими компасами. В туманную погоду коршик (кормчий) узнает опасную близость берега по шуму прибоя.
Но об этой стороне жизни Мурмана - может быть, наиболее интересной - я не буду здесь говорить. Специальные задачи моей поездки отнимали все мое время, и я не мог лично ознакомиться с условиями и производством здешнего рыбного промысла. Хотя после Кильдина, плавая на пароходе "Мурман", я посетил немало рыбачьих становищ, был почти во всех главных, но везде мельком, на короткое время; из такого беглого обзора я не мог вывести какого-нибудь определенного впечатления, и мои мимолетные наблюдения вряд ли могут представлять интерес. О народной жизни на севере и о мурманских промыслах много написано, и желающих познакомиться с ними я обращаю к специальным сочинениям...

В НАЧАЛО СТРАНИЦЫ

НА ГЛАВНУЮ